Три женщины, один комод, столетие тайн: отрывок из книги «Комод с цветными ящиками»

Автор выбрала необычный прием — каждый предмет из комода ведет повествование по своей линии, создавая целостную картину жизни поколений. Поклонники семейных саг Анн-Гаэль Юон и Адрианы Трижиани найдут здесь знакомую глубину эмоций, драматичные повороты и то самое ощущение, когда чужие истории становятся близкими.

Ребенок родился одним февральским вечером. Будто письмо пришло по почте — точно в срок. Восемь вечера: первые схватки. Десять вечера: прибытие армии моих чудесных помощниц. Да, в то время роды были исключительно женским делом. Между нами не было стеснения, девиз гласил: чем больше рядом чокнутых, тем больше заботы достанется ребенку. Десять тридцать: роды начались. Леонора хотела помочь малышу появиться на свет, она умела это делать, училась на акушерку и вот-вот должна была сдать последние экзамены. Но она сама была на шестом месяце беременности, так что главные роли достались матери Андре и Анхелите. Живот моей сестры был таким же огромным, как мой, и помощи от такого кита было бы немного. Пока я тужилась, Мадрина успела прикончить бутылку водки, так что у нас ничего не осталось, чтобы продезинфицировать пуповину. Кармен принесла виски, которое Хайме прятал под лестницей. Все смеялись, когда Анхелита пришла в ярость, узнав, что муж прячет от нее алкоголь. Потом все начали хохотать, представляя, какой нагоняй Кармен получит от Хайме. И — о да, какой же это был скандал! Хайме ворвался и начал кричать на мою младшую сестру: своих не закладывают, даже в чрезвычайной ситуации!

Без четверти одиннадцать вечера я уже несколько секунд держала своего ребенка на руках. Хайме стал первым мужчиной, который увидел его. Он увидел новое маленькое существо, и его гнев моментально утих, вызвав новый взрыв смеха. Мои первые роды оказались удивительно веселыми. Андре вошел в комнату, когда Мадрина купала младенца в раковине. Гости уже разошлись, вереница соседок, нагруженных собственноручно сделанными подарками, иссякла. Чего они только не принесли — кексы, манные пироги, паэлью, пеленки, одежду для малыша и одеяльца... И, конечно, у каждой было что сказать. Некоторые выражали сочувствие, невыносимо было слушать напоминания о том, что Рафаэль никогда не возьмет нашего ребенка на руки. Большинство, однако, делились милыми советами: проверенными бабушкиными средствами от детских недугов. Кое-кто уже беспокоился, что пора бы крестить ребеночка, а некоторые представляли, как к нам с визитом явится знаменитая бабушка — та самая Пепита. Щебеча и перебивая друг друга, они перечисляли молодых людей из нашего квартала, описывали их внешность, прошлое, доходы и настоятельно советовали поскорее выбрать кого-нибудь, чтобы проще было содержать ребенка. И еще чтобы пресечь любые кривотолки, ведь мы тут не у себя дома...

Цветистым языком, превратившимся за годы, проведенные во Франции, в сплав испанского и местных словечек, они могли бы заставить смеяться даже на похоронах. Они защищали меня, помогая последние шесть месяцев скрывать мою тайну, и это было так удивительно и в самом деле заслуживало благодарности. Испанок с нашей улицы местные называли «языкастыми», мы же говорили: los chismosos, сплетницы.

Когда Андре вошел, он долго с невыразимой нежностью смотрел на ребенка. Ничто больше не имело значения, кроме этих трех килограммов уязвимости и любви, благодаря которым отцовская натура Андре неожиданно проявилась в каждом его жесте, в каждом выражении лица. Потом он посмотрел мне в глаза. И, не оставляя выбора, произнес:

— Ребенку нужен отец, а тебе — поддержка. Неужели ты хочешь снова ловить косые взгляды, как тогда, когда только сюда приехала? Кумушки из нашего квартала злословят о матерях-одиночках еще хуже, чем об иммигрантах. Рита, ты же сама видела, на что они способны. Последние шесть месяцев ты провела дома взаперти, тебе придется снова выйти наружу, вместе с твоим ребенком. С нашим ребенком. Я не позволю тебе пройти через это без меня.

***

На следующий день отец Андре внезапно умер от сердечного приступа. Он отправился в мэрию, чтобы зарегистрировать мою дочь. Mi pichoncita*, Андре — это твой дедушка. Тот самый, лучший на свете. Теперь можешь открыть конверт — в нем свидетельство о рождении моего первого ребенка, дочери Рафаэля, которую Андре воспитал с еще большей любовью, чем если бы она была его собственной.

Да, cariño, плод этой безмерной любви и моей трагедии, которая закончилась не так уж плохо, — твоя мама. Но она об этом не знала. И в твоей, и в ее крови — вся бурлящая сила Испании. Ты чувствуешь это, ощущаешь, воплощаешь всем своим существом. Но твоя мама плотно закрыла кастрюлю, и, когда из-под крышки начал вырываться пар, было уже слишком поздно.

Знаешь, когда ты была в животе у своей мамы, я пыталась поговорить с ней. Сначала — очень эгоистично, потому что для меня перспектива стать бабушкой оказалась настоящим потрясением, почти таким же, как стать матерью. Представь, жизнь будто говорит тебе: «Ты была дочерью, потом матерью, ну а теперь готовься к своей последней роли: конец пути, а потом — бац, и на кладбище!» И вот, мне захотелось облегчить душу, и еще я осознавала, как мало времени остается, чтобы покончить с недосказанным. С возрастом ты понимаешь, что семейные секреты иногда становятся настоящей гангреной — коварной, незаметной. Твоя мама категорически отказалась узнавать то, о чем до сих пор не знала, и я решила с уважением отнестись к ее выбору, хотя оставлять скелет в шкафу казалось мне не лучшей идеей. Возможно, я взялась за дело слишком грубо, ты же меня знаешь, возможно, своей бесцеремонностью я напугала ее. Хотя, если память мне не изменяет, я подбиралась к разговору издалека:

— Ты, наверное, о многом задумываешься, ожидая появления малыша, правда, дочка? Перед твоим рождением я тоже изводила себя мыслями, в моей голове царил настоящий хаос. Я то философствовала о смысле жизни, то пыталась предугадать все на свете, заранее узнать то, чего и представить было нельзя о той новой роли, которую должна буду играть с твоим появлением. Для меня так важно было все понять, поток вопросов о смысле жизни сбивал меня с толку. Например, самоубийство моих родителей. Надо ли рассказывать тебе об этом? И если да, то когда? Когда ты станешь совершеннолетней? Но все произошло само собой, я просто отвечала на твои вопросы. А ты как думаешь — нужно ли раскрывать секреты?

Твоя мама была так не похожа на меня. Она совершенно спокойно ответила:

— Мама, секреты для того и нужны, чтобы их хранить, в этом суть секрета. Раскрыть его — значит уничтожить, рассеять как дым, и тогда секрет может страшно отомстить, — улыбнулась она. — Я не прикасаюсь к секретам. Пусть тайны лежат себе тихонько в укромных уголках. Поверь, мама, так лучше.

После такой убедительной просьбы хранить молчание заговорить было трудно. Твоя мама отказалась нести этот груз, поэтому хранительницей наших секретов и ключей от комода становишься ты. Начиная с этого листочка, который один перевернул бы мир твоей мамы с ног на голову, ведь он неопровержимо доказывал, что ее жизнь построена на лжи. Здесь указано имя Рафаэля, твоего биологического дедушки. Это не подарок, скорее всего, это бремя, но ты так давно и так сильно хотела узнать о своих корнях, еще задолго до того, как стала изучать психологию, что, думаю, я обязана вручить тебе это. Как ты там говоришь? Ах да: знать, откуда мы пришли, чтобы узнать, куда мы идем.

*Птичка моя (исп.)