Любовь, которая не умеет забывать: отрывок из книги «На твоей орбите»

Шумахер создает пронзительную историю о подростках, которые застряли между прошлым и будущим, между тем, кем их хотят видеть, и тем, кем они являются на самом деле. Это не просто роман о первой любви — это книга о выборе, самопринятии и о том, что иногда самые важные связи в жизни возникают задолго до того, как приходит осознание. Реалистичная история с глубокими эмоциями в духе Джона Грина и Николы Юн, которая заставляет задуматься о цене собственных решений.

Со странным выражением лица новенькая толкает поднос к противоположному краю стола и бурчит:

— Конечно.

Я не успеваю подумать о ее поведении. В словно отрепетированном танце на освободившееся место присаживается Эбигейл.

— Сэмми, — улыбается она.

— Эбби. — Я улыбаюсь в ответ.

Я все еще не придумал, как сказать ей, что не люблю, когда меня называют Сэмми. Это напоминает мне о детстве, о том, что было до. Мне не нравится вспоминать то время, честно говоря. Но сейчас уже поздно начинать этот разговор. Странно будет, особенно после того, как она месяцами называла меня так в социальных сетях и в записках, которые передавала на уроках.

Господи. Месяцами.

Мы стали встречаться в конце прошлого учебного года, после того как бойфренд бросил ее прямо перед выпускным. Мне было ее жаль, и в последнюю минуту я предложил ей пойти со мной, тем более что у меня пары тоже не было и пригласить ее казалось правильным: все-таки этот идиот из другой школы изменил ей.

Так что не буду ее расстраивать, тем более из-за такой мелочи. Эбигейл — это постоянство, человек, которого я вижу на каждом уроке, на каждом матче, и я знаю, еще до того как посмотрю на нее, что она будет мне улыбаться. Быть с ней легко. И я отказываюсь вести себя как тот идиот, который ее бросил. Есть у меня пунктик: я не причиняю людям боль. Никогда и ни при каких обстоятельствах.

Сидя рядом, Эбигейл накручивает на пальцы хвостик. У нее такие длинные волосы. На матчи она делает высокий чирлидерский хвост, и ленточка почти всегда развязывается еще до перерыва. Я замечал это с поля во время последних трех игр.

— Так, бал выпускников, — говорит Эбигейл, открывая ланчбокс. Он похож на сумочку. Зачем делают такие? Не понимаю. — В каком цвете я тебе больше нравлюсь?

Я моргаю.

— Нам разве не нужно быть в школьной форме?

Эбигейл смеется, будто услышала самую смешную шутку в мире.

— Сэм. Это для бала. Я понимаю, что мы живем в Техасе, но нам можно надевать что-то кроме формы и джинсов. По крайней мере иногда. Так какого цвета платье мне искать? Мы с мамой после школы поедем по магазинам.

От одного упоминания миссис Шепард желудок словно наполняется чем-то черным и липким, как деготь. Так происходит всегда, когда при мне говорят о нормальных вещах вроде шопинга или праздников. Что абсолютно по-свински с моей стороны, потому что, прежде всего, миссис Шепард относится ко мне исключительно хорошо. Накладывает добавку, когда я прихожу в гости, и постоянно называет меня «сокровищем».

А еще этот деготь внутри вызывает у меня чувство вины, потому что дядя Кит и тетя Дон — это лучшее, что со мной случилось. Я много лет называю их мамой и папой. Однажды, вскоре после того, как я стал с ними жить, я позвонил тете, чтобы она забрала меня из новой школы, и случайно назвал ее мамой. Ее голос был настолько счастливым, что я продолжил обращаться к ней так. Меньшее, что я мог для нее сделать.

Называть их мамой и папой мне даже проще, чем тетей и дядей. Не приходится объяснять, что они не мои настоящие родители, если я того не хочу. Мне вообще ничего не нужно объяснять.

Никто не знает о моем «до». Все знают только эту версию меня, мое «после».

Эбигейл хватает меня за руку, возвращая в настоящее.

— Лимузин, — говорит она. — Мы же с ними поедем, да?

Я пропустил весь разговор, но, осмотрев сидящих вокруг, по одному взгляду Лиса — моего лучшего друга и обладателя то ли самого удачного, то ли самого неудачного футбольного прозвища — все понял. Все они ждут бал выпускников, а я... нет.

Что, опять же, по-свински. Разумеется, Эбигейл должна быть в восторге от возможности нарядиться и пойти на бал со своим парнем. Это я тут сломанный, а не она.

Лис вновь многозначительно на меня смотрит, так что я поворачиваюсь к Эбигейл и улыбаюсь. Я точно знаю, как выгляжу, когда улыбаюсь. Практиковался перед зеркалом.

— Лимузин — это классно, — говорю я.

Она опять визжит. Она всегда такая позитивная, такая уверенная в том, чего хочет, и ей легко выражать свои чувства. Раньше ее визги казались милыми, но в последнее время мне от них грустно, потому что я тоже пробовал изображать бурную радость, но, как бы ни старался, это все равно выглядит фальшиво.

Эбигейл заслуживает лучшего.

И я хотел бы ей об этом сказать, но так, чтобы она меня не возненавидела, чтобы не показаться козлом, как ее бывший. И, может, это эгоистично, но чтобы я не возненавидел сам себя.

Что ж, привычка держать язык за зубами — неизменная часть моей жизни. Например, я вообще-то не особо люблю футбол. Не потому, что у меня плохо получается — совсем наоборот, — а потому, что занимаюсь им по привычке, или потому, что все вокруг твердят, какой я талантливый, вот я и продолжаю играть. Киваю и улыбаюсь, когда папа и тренеры рассказывают об университетских скаутах, о стипендиях и «моем реальном шансе стать профессионалом». Улыбаюсь натренированной улыбкой, когда рекрутер замечает на холодильнике фотографию, где мы с Эбигейл стоим в футбольной и чирлидерской формах, и говорит что-то вроде: «Университеты любят настоящих американских парней, нет ничего более истинно американского, чем мальчики-футболисты и девочки-чирлидерши».

Я прячу эту информацию глубоко в сердце, а рекрутер берет на заметку мои школьные отношения и делает запись в важной анкете, на основании которой меня будут сравнивать с другими кандидатами, другими игроками — с теми, кто вместо меня может получить полную спортивную стипендию.

Так что назад дороги нет. Я не могу бросить ни Эбигейл, ни футбол. По отношению к Эбигейл это будет несправедливо — что бы я там ни думал об «истинно американском». Я не могу расстаться с ней перед балом выпускников, который она так ждет. Особенно после того, как ей разбили сердце перед предыдущим балом. А после бала выпускников будет зимний бал, а потом День святого Валентина, а потом, а потом, а потом...

Иногда она рассуждает, что мы поступим в один университет или будем поддерживать отношения на расстоянии, и если я все равно плыву по течению, то могу и остаться с Эбигейл, тем более что она замечательная.

Ну а бросать футбол — это просто смешно. Представляю разговор с родителями или тренерами: «Ребята, спасибо, что все эти годы тратили тысячи долларов на лучшие бутсы, щитки и частные уроки. И огромное спасибо, что устраивали мне встречи с университетскими скаутами. Однако я больше не буду этим заниматься, если вы не против».

Какой же я козел, что вообще об этом думаю.

Я сижу рядом с объективно красивой девушкой, которая пишет мне любовные записки, за столом с хорошими людьми, которые называют меня другом... Какое я имею право жаловаться?

Никакого.

Так что я беру себя в руки. Забываю про липкое чувство в животе и напоминаю себе, что живу хорошую жизнь. Даже замечательную.

Лис шутит, что кружок пеперони на его пицце похож на нашего тренера, и я смеюсь. Почти искренне.