Итальянский бестселлер о невысказанных травмах: отрывок из книги «Хрупкий возраст»

Ди Пьетрантонио, автор пяти романов и обладательница множества литературных наград, создает историю, основанную на реальных событиях, но поднимающуюся до уровня универсальной притчи. «Наша молодость вот-вот натолкнется на препятствие, но мы об этом еще не знали» — эта фраза из романа отражает его центральную идею: юношеские травмы могут определять всю последующую жизнь, если не найти в себе силы встретиться с ними лицом к лицу.

Роман «Хрупкий возраст» — это не просто история о преодолении прошлого. Это глубокое размышление о том, что значит быть родителем, о силе присутствия и о возможности счастливого будущего даже для тех, кто носит в себе тяжелые шрамы. Для современных читателей, интересующихся психологией семейных отношений и итальянской культурой, книга Ди Пьетрантонио станет настоящим открытием и, возможно, началом собственного пути к примирению с прошлым.

Я ищу на экране ее, смотрю на таких, как она. Затворников. Они заперты в своих комнатах и в своих головах. М. не выходил из дома три года. На видео они с матерью рассказывают об этом, сидя в синих креслах. «Приезжай к нам, — хотела сказать я подключившемуся к обсуждению эксперту с ухоженными усами. — Приезжай, постой сам под дверью Аманды, может, она тебе откроет. Может, твоему всезнающему лицу она расскажет, что с ней происходит».

Японцы тем временем изучают плазму крови затворников. Они заметили изменение содержания какой-то аминокислоты и билирубина. Так может, Аманда больна? Она совсем худая, бледная. Иногда у нее такие темные круги вокруг глаз, как синяки, даже я заметила, а ведь я ее редко вижу. За столом она включает телевизор, чтобы не слышать тишины, не ощущать тяжести моего взгляда. Съедает несколько вилок, встает, уходит к себе в комнату, хотя только что вышла оттуда. За несколько минут, что ее нет, я успеваю забыть о еде, аппетит пропадает.

Потом она возвращается на свое место, закидывает ногу на свободный стул, сидит так какое-то время, уставившись в тарелку. Разумеется, когда она снова начинает есть, паста чуть теплая. Ей не нравится, она кривит рот, с трудом домучивает тарелку, а иногда снова встает и уходит — раз, а то и два. Когда я прошу ее подать бутылку воды или приборы из ящика, кажется, будто она делает это из последних сил. А ведь она проснулась всего полчаса назад.

Кажется, весь ее запас сил уходит на пищеварение: после еды она тут же падает на диван. Листает что-то в телефоне большим пальцем без всякого интереса. Со мной общается молчанием или извечными «нет» — по одному в каждой фразе как минимум. Но иногда она внезапно становится уступчивой. Мне удалось воспользоваться таким моментом и убедить ее сходить в поликлинику сдать кровь на анализ, причем я обещала пойти с ней.

Нас принимает знакомая медсестра, она очень обходительна с нами. Медсестра обнимает Аманду за плечи и ведет в кабинет забора крови. Аманда боится игл, поэтому времени потребуется больше, чем обычно.

Я не взяла ничего почитать, пока ее жду. Тем временем медсестра затягивает жгут, пытается нащупать вену. Вены у Аманды подвижные и глубоко лежат, в них сложно попасть. В последний раз вену так долго искали иголкой, что Аманда вся побледнела. Может, у нее анемия, как у меня в ее возрасте. Мама готовила мне печень, покупала в аптеке витаминные настойки.

Из кабинета выходит мужчина с закатанным левым рукавом рубашки и ваткой, прижатой к вене. Мое внимание привлекает его нездоровый цвет лица и что-то знакомое в водянистых глазах. Он тоже мимоходом останавливает взгляд на мне, пытаясь сложить листок с назначениями. Листок падает, я поднимаю его, возвращаю владельцу. Его взгляд оживает.

— Привет, Освальдо.

Он сосредоточенно смотрит на меня.

— Я дочь... — Он первым успевает произнести имя моего отца.

— Столько лет прошло, да еще эта маска... Я тебя не узнал. Ты изменилась, — говорит он.

От того мужчины, каким я его помню, тоже мало что осталось. Хотя он по-прежнему высок и держит спину прямо. Спрашиваю, как его дела, получаю расплывчатый ответ:

— Когда встречаешь человека в поликлинике, это обычно недобрый знак.

Он интересуется, что меня сюда привело.

— Дочери надо сдать анализы. Освальдо выбрасывает ватку в мусорное ведро, расправляет рукав рубашки, застегивает манжету. Мы оба сомневаемся, распрощаться или перекинуться еще парой слов.

— Дораличе давно не приезжала? — спрашиваю я.

Он медленно наклоняет голову набок, затем выпрямляет шею.

— Два с половиной года. Но говорят, полеты вот-вот возобновят, — он показывает на небо за окном.

Дораличе его дочь. Я видела ее несколько раз с тех пор, как она уехала, никого не предупредив. Я знаю, что она приезжает редко, а когда бывает здесь, останавливается у родни в деревне. Дорогу к их дому частично завалило во время оползня, теперь там проезжает только Освальдо на своей старой «Пчеле».

Мы с Дораличе выросли вместе. В возрасте Аманды мы виделись почти каждый день. Наверное, мы не подружились бы так близко, не будь так близки наши родители. Точнее, Освальдо и мой отец.

Когда в кемпинге было полно туристов, она работала в «Домике» по вечерам. В первые дни мать то и дело дергала ее: «Ты куда подевалась, Дорали?» Дораличе подхватывала по четыре или пять стаканов за раз, запускала внутрь пальцы в жире. Заведение было хорошее, но иногда кто-то из посетителей жаловался на жирные отпечатки на посуде. Дораличе кружила между столами, оставляя на них кувшины вина и дымящиеся подносы. Мне нравилось помогать ей, обслуживать всех этих людей. Я была аккуратной, но медлительной. «Так они у тебя с голоду помрут», — говорила Дораличе.

Август был самым волнующим месяцем года для нас обеих.

Мы знакомились с парнями, которые приезжали откуда-то издалека и должны были исчезнуть через несколько дней. После полуночи стоянка у кемпинга пустела, и, случалось, я оказывалась рядом с Дораличе за «Домиком Шерифы» с холодным пивом в руках. Мы слышали, как ее мать внутри заканчивает убираться и считает прибыль.

Помню, однажды вечером Дораличе передразнивала одного клиента, приехавшего бог весть откуда:

«Синьорина, у вас нет шпината со сливочным маслом на гарнир? И ведь даже чаевых не оставил!» Мы сидели на пустых ящиках и смеялись во весь голос. Дораличе от смеха всегда запрокидывала голову. Но мы чуть ли не в последний раз так смеялись. Наша молодость вот-вот натолкнется на препятствие, но мы об этом еще не знали. Даже мрачное уханье совы нас не насторожило.

«Она не хочет появляться в деревне после той истории», — говорили люди. Теперь никто не вспоминает ее имени. Все забыли о Дораличе и о том, что с ней случилось. Молодежь возраста Аманды ее и не знала. Наши родители ничего не сделали, чтобы мы остались на связи.

— Главное, что ей там хорошо, — утешает себя Освальдо, вздыхает и добавляет: — На днях загляну к твоему отцу. Он мне звонил.

Аманда сдавала анализ натощак, я предлагаю ей позавтракать в кафе возле поликлиники. Мы садимся за столик на улице.

Рубина говорит, что своим дерзким выражением лица Аманда походит на нынешних моделей. А я смотрю на нее и вижу ранимое создание, только что вышедшее из царства теней. Она прихлебывает капучино, отщипывает кусочки от круассана и жует их с таким выражением лица, будто они горькие.

У тротуара через дорогу припаркована машина, я узнаю «Пчелу» Освальдо: она такая же, как тогда, только повыцвела. На кузове брызги оползневой грязи. Значит, Освальдо все еще где-то здесь, еще не уехал. Из-за других столиков доносятся отрывки разговоров, весело позвякивают чайные ложки. Аманду здесь раздражает даже мой взгляд. Я пью кофе. Отвечаю молчанием на молчание.